Неточные совпадения
Отслушав заутреню, Грустилов
вышел из церкви ободренный и, указывая Пфейферше на вытянувшихся в струнку пожарных и
полицейских солдат ("кои и во время глуповского беспутства втайне истинному богу верны пребывали", — присовокупляет летописец), сказал...
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин
вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли
полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Когда мы
вышли за ворота, он собрал свою команду; с ним было четыре казака, двое квартальных и двое
полицейских.
Я отроду никогда не бывал прежде ни у одного
полицейского лица. Меня заставили долго ждать, наконец обер-полицмейстер
вышел.
Было что-то ободряющее и торжественное в этом занятии
полицейского двора людьми в мундирах министерства просвещения, и даже колченогий Дидонус, суетливо вбегавший и выбегавший из полиции, казался в это время своим, близким и хорошим. А когда другой надзиратель, большой рыжий Бутович, человек очень добродушный, но всегда несколько «в подпитии»,
вышел к воротам и сказал...
— Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам все думаю — как же, куда я теперь? Даже рассердился на себя. И очень есть захотелось!
Вышел на улицу, хожу, досадно мне… Вижу —
полицейские присматриваются ко всем. Ну, думаю, с моей рожей скоро попаду на суд божий!.. Вдруг Ниловна навстречу бежит, я посторонился да за ней, — вот и все!
Побывав у мещанина и возвращаясь к себе домой, он встретил около почты знакомого
полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним по улице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным, дома целый день у него не
выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться.
Дело о них перешло в уездный суд, и месяца через три
вышло решение: «Задержанных в г. Н-не крестьян Степана Лябихова и Настасью Прокудину наказать при н-ской городской полиции, Степана шестьюдесятью, а Настасью сорока ударами розог через нижних
полицейских служителей и затем отправить по этапу в к-сий земский суд для водворения в жительстве».
Так оно и
вышло: навели справку в
полицейском управлении — точно, Живорезов раньше моего записан.
— Ну-с, а тут уж что ж, приехали домой и говорят Алексею Никитичу: «А ты, сын мой, говорят,
выходишь дурак, что смел свою мать обманывать, да еще
полицейского ярыжку, квартального приводил», и с этим велели укладываться и уехали.
И пусть заседатель за то отрапортуется больным и пьет себе дома эту добавочную ординарию и на улицу не
выходит, а свой мундир, одной с
полицейским формы, отпустит Рыжову, от чего сей последний, вероятно, не найдет причины отказаться, и будут тогда и овцы целы и волки сыты.
Татьяна. Да? Так
вышло? Я не хотела этого сказать… Просто он похож на того
полицейского…
Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что
полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага… и он дрожал всем телом. Наконец достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и
вышел на улицу.
Из нее
вышел немолодой мужчина в
полицейской форме и молодой штатский господин, оказавшийся фельдшером.
— Это я ви-идал! — скептически усмехнулся Григорий. — Мне вчера Назаров
полицейский и после смерти своей чуть-чуть плюху не влепил. Несу я его в мертвецкую, а он ка-ак размахнётся левой рукой… я едва увернулся… вот как! — Он приврал немного, но это
вышло само собой, помимо его желания.
В течение нескольких дней Половецкий совершенно освоился с обительской жизнью, и она ему начинала нравиться. Между прочим, у него
вышел интересный разговор с игуменом, когда он предъявил ему свой паспорт. О. Мисаил внимательно прочел паспортную книжку, до
полицейских отметок включительно, и, возвращая ее, проговорил...
Я помню всё. Я сошел лестницу,
вышел на улицу и пошел было куда попало. Я прошел до угла и стал смотреть куда-то. Тут проходили, меня толкали, я не чувствовал. Я подозвал извозчика и нанял было его к
Полицейскому мосту, не знаю зачем. Но потом вдруг бросил и дал ему двугривенный...
Около него хлопотал заспанный
полицейский фельдшер, а в канцелярии писали протокол по словесному заявлению инвалидного офицера и, с свойственною
полицейским людям подозрительностью, недоумевали, как он сам весь сух из воды
вышел? А офицер, который имел желание получить себе установленную медаль «за спасение погибавших», объяснял это счастливым стечением обстоятельств, но объяснял нескладно и невероятно. Пошли будить пристава, послали наводить справки.
Матушка Манефа, хоть и в приязни жила с
полицейскими чинами, однако поспешно
вышла из горницы.
Полицейские не отходили от архиерейского дома и все время караулили разбойника. Как только он
вышел из дому, его окружили и нашли у него под полой подсвечник.
Выйдя от Доминика, Хвалынцев пошел по направлению к
Полицейскому мосту. Не доходя голландской церкви, близ магазина Юнкера, он почувствовал, что кто-то легонько дотронулся сзади до его локтя, обернулся и вдруг онемел от неожиданного радостного изумления. Перед ним стояла Татьяна Николаевна Стрешнева. Лицо ее улыбалось и радовалось.
По закону
выходит, надо хоронить таких без попов, без панихиды, за кладбищем, а барыня, значит, чтоб сраму от людей не было, подмазала
полицейских и докторов, и такую бумагу ей дали, будто сын в горячке это самое, в беспамятстве.
— Об этом я уже читал в нескольких газетах, — заметил де Моньян, — пощипывая свою бороду, — там все было подробно описано и по обыкновению даже с прикрасами… дело это само по себе не представляет особой важности, высшее наказание, к которому вас может приговорить суд исправительной полиции, это трехмесячное тюремное заключение, но есть надежда
выйти с небольшим наказанием, доказав, что
полицейский комиссар сам был виноват, раздражив вас своею грубостью и оскорблением России.
Между тем
полицейский служитель, клюнув два раза носом,
вышел из своей дремоты и стал любоваться огненным снопом, ползущим по реке, и ловкими движениями рыбака. Вскоре он вспомнил о своем пленнике и оторвался от зрелища, так сильно его занимавшего. Осмотрелся, приложил руку над глазами, чтобы лучше видеть — никого на водах кроме рыбака в челноке.
Полицейский чиновник. Изволите видеть,
выходит оказия… сделан донос, что она… не прогневайтесь, не я так называю ее… что она жидовка, даже некрещеная, и фальшиво называется дочерью чиновника.
Для устройства дел перед отъездом из Парижа Николай Герасимович получил разрешение от прокурора
выходить из тюрьмы в сопровождении двух
полицейских агентов, одетых в штатское.
Затихшие было толки о «новой послушнице» возникли снова с большею силою. Говорили, впрочем, о роковом гостинце с еще большей осторожностью и за стены монастыря весть эта не
выходила, так как монахини при одном имени
полицейского или подьячего трепетали всем телом и лучше решались, как это ни было для них трудно, воздержаться от болтовни со знакомыми богомолками о роковой монастырской новости, нежели рисковать очутиться в губернской канцелярии или сыскном приказе.
Так и
вышло. На другой день Николая Герасимовича увезли с
полицейским служителем до границы.
— А, так вы так… —
вышел из себя в свою очередь паша и, схватив за ворот Савина, крикнул
полицейским: — Вяжите его!
Полиция распорядилась отобрать у него паспорт до уплаты долга, обязала хозяина его квартиры не отпускать со двора его экипажа и лошадей и сверх того приставила к дверям его
полицейского унтер-офицера, который должен был, если он
выйдет со двора, ходить по его пятам.
В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу
выслать полицейских чиновников для проведения войск через город.
Степан Иванович надел архалук, сам
вышел к
полицейским и велел им открыть яму.
Скажем одно: он сделал хуже, чем поп Кирилл с полою сторожа… 2) В том же марте, в городе Торопце, соборный дьякон Ефим Покровский пришел пьяный к литургии и повел себя так, что его надо было
выслать вон из церкви, но он ни за что не хотел
выйти, «пока
полицейским десятником был выведен».